Fairy stories
Меню сайта
Форма входа
Поиск
Друзья сайта
Статистика
| Главная » |
"Высший Замысел и как с ним ужиться", NC-17, Кроули/Азирафель II
II
В постель они пошли вместе – в основном потому, что Кроули наотрез отказался отпускать Азирафеля даже на минуту. Он не намеревался рисковать. Выведенный из себя ангел мог натворить дел, уж в этом Кроули не сомневался. Когда над тобой царит бывший ангел, которого когда-то как следует вывели из себя, поневоле сделаешься осторожным. Он вёл спотыкающегося Азирафеля по скрипучей, сладко пахнущей старым деревом лестнице наверх, в чистенькую спальню, где – подумать только… - Кружева, - ошеломлённо констатировал Кроули. – Чтоб мне провалиться, ангел! Азирафель, побагровев, принялся теребить пуговицу на джемпере, и Кроули сжалился над ним, хоть так и тянуло поиздеваться всласть. Притянул к себе, провёл ладонями по плечам, по бокам – и напрочь забыл о кружевном безобразии, прикрывавшем постель. Точнее, он вспомнил о нём лишь когда пришлось на секунду оторваться от Азирафеля, стонущего и безуспешно пытающегося закрыть руками пылающее лицо и совершенно нормальный, если бы речь не шла об ангеле, пах. - Тихо ты, - Кроули навис над Азирафелем, оседлав бёдра в тонком золотистом пушке. - Я же не съем тебя, ну чёрт… - Кр-р-р-роули! - Привычка, - Кроули нагнулся и лизнул круглое, как у девчонки, плечо. – Не злись. Злость тебе тоже не подобает. - Я уже столько сделал, чего не подобает… - простонал Азирафель, тщетно пытаясь увернуться от поцелуя. Поцелуи явно были тайным орудием сатанинского отродья; когда Кроули начинал целовать, Азирафель таял, точно свеча. - …что ещё немного ничего не изменит, - предсказуемо отозвался Кроули. Конечно, у него на всё был ответ. Азирафель закрыл глаза – невыносимо стыдно было смотреть на голого Кроули. Аспид не был «обнажён» или «в чём мать родила», и уж тем более «каким его создал господь», нет, о нет. Никакой матери у Кроули не водилось, к созданиям господним он относился лишь весьма опосредованно, и он не выглядел пристойно обнажённым. Нет, он был голый, жилистый, с торчащим членом и жаждой в глазах. И он трогал, лапал, оглаживал, щупал, не давал Азирафелю ни секунды покоя, каждым прикосновением делал происходящее ещё хуже и желанней. Труднее всего было не заставить Азирафеля Желать – это Кроули удалось почти сразу, - а справиться с его попытками свернуться в жаждущий, стыдящийся себя самого, дрожащий комок смертной плоти. Кроули это, наконец, надоело, и он притиснул Азирафеля собой, зашипел ему прямо в лицо: - Смирис-с-сь, чёрт тебя… Ангел даже не возмутился. Он весь дрожал и больше не пытался прикрывать пах – только лицо. Растопыренные пальцы казались прозрачно-розовыми, как леденцы, Кроули лизал и сосал их, вжимался всем телом, обжигаясь о кожу, тёрся о бедро, потом пригрозил: - С-с-с-свяжу. Азирафель всхлипнул и впился в покрывало. От кружев их стараниями уже осталось немного; теряя самоконтроль, Кроули выпускал когти. Впрочем, на то, чтобы исполнить угрозу, их ещё хватило бы… но Азирафель сдался. Он лежал, тяжело дыша и кусая вспухшие губы, и тихо стонал, пока Кроули вылизывал его бёдра и пах, вскрикнул только однажды – когда длинный язык скользнул между… между… - Дорогой мой! Кроули ответил утробным урчанием. Лишённый стыда, он вылизывал слишком уж узкое, по его мнению, отверстие, терзал короткими толчками языка, дразнил и искушал длинными мазками, ворчал про себя, что не нанимался, чёрт его дери, вылизывать Азирафелю его ангельскую задницу – и наслаждался, наслаждался, наслаждался. Определённо, это был самый дикий из всех его грехов. И такой, о котором никому – никому, будь он проклят трижды и четырежды! – не расскажешь, горделиво усмехаясь. Похоть копилась в нём, требовала погрязнуть в притягательной горячей глубине греха. Или святости, если учесть ближайшие перспективы. Кроули было всё равно; само понятие греха, привычное и правильное, помещавшееся где-то между привычкой чистить зубы и не попадаться на зуб земным налоговым инспекторам, являвшимся, по мнению Кроули, истинными исчадиями ада, куда-то испарилось, не помахав напоследок. Он подтянул золотистое бедро, навалился на Азирафеля, ткнулся в скользкое от собственной слюны тело, обрывком сознания понадеялся на то, что ангел создал всё как надо, и зарычал, наконец. Тут Азирафель тоже обжигал. И это было нестерпимо. Невозможно, сладостно, почти чудесно нестерпимо. Кроули впился когтями в изголовье такой приличной, такой чистенькой, такой, Баал её раздери, кружевной постельки, и принялся загонять Азирафелю глубже и глубже. Ангел корчился и вскрикивал под ним, но нельзя было понять, от страха или от радости. Кроули предпочёл бы первое, просто потому, что с испуганными созданиями он общался гораздо чаще, чем с теми, у кого хватало дурости радоваться его присутствию, но тут Азирафель вскрикнул снова, громче прежнего, и впился Кроули в плечи, притягивая к себе. Значит, радость. Тоже подойдёт. Кроули зарычал, загоняя глубже, налегая на Азирафеля всем весом, дрожа от нетерпения, стал толкаться быстрее, грубее, вздёргивая бёдра Азирафеля выше, раскрывая его, и ангел начал кричать в голос и уже не замолкал, пока Кроули, рыча, вбивался в него. Тёплое плеснуло между спаянными телами, Кроули потянул ноздрями запах – не кровь, нет, - и продолжил, хоть Азирафель и хрипел под ним, как удавленник. - Чтоб… зна-а-а-ал… - рычал он, хотя понятия не имел, что именно должен был бы знать Азирафель. – Прррокляяя-а-а! Семя рванулось из него, сделало последние толчки ещё слаще, и Кроули ясно понял, что хочет ещё. Одним грехопадением дело не обойдётся, о нет, он хотел ещё, и хотел чертовски – то есть полностью осознавая, что желанное запретно, что Азирафель, конечно, будет против, что это против всех правил… и плевать он хотел на правила. Азирафель был его. В сбитых измятых простынях, с ошеломлённым, потерявшим всю невозмутимость лицом, он был его, весь целиком, от растрёпанных волос до кончиков пальцев без линий. - Ух чёрт меня подери, - сказал Кроули, ложась рядом и сгребая ангела в охапку. – Давно нужно было до тебя добраться… Азирафель слабо застонал, но вырваться не попытался. Пока ещё нет; он был слишком ошарашен свалившимся на него неправедным удовольствием. Кроули это более чем устраивало. Он не дал Азирафелю отдыхать слишком долго и притянул к себе, пробормотав: - Не надейся даже, я только начал. Азирафель застонал, как мучимый в аду грешник, и Кроули это обидело. Задело его дьявольскую гордость, а гордость у него была на зависть всем прочим дьявольским приспешникам. Холёная, как ногти красавицы, острее ножа и размером с гору. - Можно подумать, ты не заходился только что подо мной, - сказал он, притискивая Азирафеля собой и запуская руку туда, где всё ещё было влажно и горячо. – Или, можно подумать… - он прибрал когти, хотя так и тянуло впиться ими в золотистый пушок, в нежные складки и округлости, определённо не подобающие мужчине. Шуточки об ангелицах, которыми с упоением обменивались бесенята, не нюхнувшие серы, и в существовании которых – ангелиц, не шуточек, - Кроули резонно сомневался, на глазах обретали плоть. - Что? – спросил Азирафель, утомившийся ждать продолжения. Он несколько оправился, и у Кроули возникло смутное предчувствие неприятностей. При желании Азирафель мог быть фантастически одарённым моралистом, и сейчас был как раз тот самый момент, когда ангельское занудство могло взять верх над привычкой Кроули пропускать укоры мимо ушей. - Ничего, - кротко ответил Кроули, надеясь избежать конфликта. Он чувствовал себя практически миротворцем и подозревал, что это не в последний раз. Ужасно, но Азирафель стоил и большего. – Я просто хочу сказать, что это ведь мы оба решили предаться греху, и ты не казался недовольным. Ты и сейчас не кажешься. - Неправда! – воскликнул Азирафель, подтянул ноги и попытался, без особенного успеха, натянуть на себя остатки кружев. Глаза его метали искры. Кроули зашипел и отмахнулся от них, как от кусачих ос. - Ещё какая правда, - возразил он, улыбаясь, потому что Азирафель был дьявольски хорош – щёки разрумянились от праведного гнева и потаённого стыда, руки судорожно притискивают к груди обрывки когда-то белых кружев. Кроули так и тянуло расхохотаться, останавливал только здравый смысл и привычка не рисковать бессмертием зря. – Ну хорошо; ты, может быть, и передумал, но я был слишком, гм, занят, чтобы остановиться. И в любом случае ничего уже не изменишь. Не могу сказать, что я этому не рад. Азирафель, позабыв о попытках прикрыться, запустил пальцы в волосы и застонал. - Как думаешь, - вопросил он, подождав сочувствия и не получив его – ибо так высоко Кроули ещё не вознёсся и в ближайшее время не собирался. – Как полагаешь, если я покаюсь… - Прямо сейчас? – уточнил Кроули, чья способность ставить во главу угла практическую сторону дела потрясала даже на общем фоне. Среди приспешников ада немного нашлось бы тех, кто мог бы поспорить с Кроули практичностью. – Если ты собираешься идти каяться прямо сию минуту, я не успею даже выпить с тобой кофе. Не говоря о прочих занятиях, более приятных, чем несколько часов биения лбом об пол. - Нет, не сию секунду, - раздражаясь в основном тем, что мысль о немедленном покаянии не вызывает в нём предписанного энтузиазма, сказал Азирафель. – Сию секунду я хочу вымыться и вернуться, ты понимаешь, в своё нормальное состояние. Без… - он покраснел и закончил беспомощно. – Ты понимаешь. Жжётся до сих пор. Кроули попытался скрыть полыхнувшую в нём гордость. Разумеется, в подобных обстоятельствах такая попытка привела лишь к тому, что он стал выглядеть ещё более самодовольно. Азирафель нахмурился и поднялся с постели, внезапно обратившейся в ложе греха – и охнул, когда Кроули сбил его с ног и вновь уложил на смятые простыни. - Я сам, - заявил этот приспешник дьявола, ухмыляясь во весь рот. Нестерпимое самодовольство, написанное на лице Кроули, неожиданно отозвалось в самом Азирафеле, и он, пылая сладким ужасом, ощутил, что одним грехопадением дело не ограничится, о нет. Кроули перевернул его на живот и снова прижал, лишив возможности двигаться. Удивительно было, как это Кроули, давным-давно расставшемуся со своим чешуйчатым телом, удаётся так крепко стискивать добычу. Точно Азирафель и вправду ухитрился попасть в объятия Змия, и, о ужас, эта мысль также не вызвала в нём должного отвращения. Если бы Кроули решил сжать его не руками, а кольцами змеиного тела, он вряд ли смог бы противиться… Азирафель всхлипнул в подушку, и тут же хватка смягчилась, сместилась ниже. Кроули удерживал его за бёдра, раскрывая, и снова длинный язык тронул между ягодиц – а Азирафель, даже понимая, что стонет в голос самым недопустимым образом, всё же не мог удержаться. Кроули вылизывал его снаружи и внутри, жжение утихало, и с каждой секундой Азирафель вздыхал и стонал всё слаще. Будь свободен рот, будь Кроули способен оторваться от своего занятия хоть на мгновение, и он не преминул бы прокомментировать происходящее в обычном для себя ключе – и, конечно, они снова принялись бы спорить, - но, по счастью, даже демон не может говорить с занятым ртом. Под языком у Кроули таяло, дрожало, вкус собственного семени заполнял рот, несколько секунд спустя Азирафель ощутимо вздрогнул и расслабился, позволяя добраться глубже – и уж Кроули своего не упустил. Он остановился только после того, как стоны Азирафеля превратились в требовательные мольбы, отдающие ощутимой возможностью ангельского проклятия. Быть проклятым Кроули не хотелось, и он выпустил Азирафеля на ту краткую частицу времени, какая обычно уходит на то, чтобы устроиться в постели поудобней. Азирафель снова вскрикнул, выгнулся под ним, закусил собственную ладонь, давя ругательство. Или благословение. Кроули было всё равно. Он явственно чувствовал, как с каждым толчком погружается всё глубже, не только в чисто физическом отношении, но словно бы… словно бы возвращается к прошлым, благим и давним временам, когда ещё не было написано и сказано ни единого слова, когда он, Аспид Кроули, был частью великого и простого целого, когда в полёте над тёмными водами было томительное наслаждение безмыслия, когда… Он охнул и опомнился; Азирафель смотрел на него снизу, и Кроули видел тень собственного испуга в ясных голубых глазах. - Это как-то слишком… - начал Кроули, но Азирафель прижал его к себе и раскрыл губы, втягивая в поцелуй, которому нельзя было сопротивляться. У Азирафеля плавилось сердце. Так это ощущалось. К жжению между ног он притерпелся, но стоило поднять отяжелевшие ресницы, поймать взгляд жёлтых глаз, испуганных наслаждением, открытых как никогда – и в груди жгло и мешало дышать. Азирафель всхлипнул, потянул Кроули на себя, в себя, обхватил ногами, мелькнуло заполошное «не подобает» и пропало без следа. Он впился Кроули в плечи и толкнул слабое смертное тело вверх, к пронзительному ощущению праведности того, что сейчас творилось с ним. С ними обоими. ***
Внизу, пока ещё в паре кварталов отсюда, послышался птичий щебет и рёв чего-то, что при некоторой толике опыта можно было опознать как необычайно мощный и недопустимо грязный двигатель. Нечто стремительно приблизилось и остановилось под домом, оглушительно лязгая и скрежеща. Птицы, как ни удивительно, пели ничуть не тише. Они не заметили ни рёва, ни щебета. Азирафель как раз подошёл к состоянию, в котором нужды тела отсекают всё лишнее, а у Кроули заложило в ушах от бешено бьющейся в жилах крови, от тихих отчаянных выдохов Азирафеля, от нестерпимого блаженства, подступавшего, точно жгучая волна, от ног к сердцу и выше, выше, вы… Грохот и птичье пение схлестнулись у основания скрипучей старой лестницы, вскипели и рванулись вверх, к тонкой преграде двери, к изорванным кружевам и золотистому мёду, неведомо когда заполнившему спальню. Трудно было сказать, что хуже: пение превращалось в рвущий уши визг, лязганье и скрежет не уступали. Какофония стала нестерпимой, сотрясла дом, взметнулась к самой двери и замерла. - Ничего не понимаю, - сказал Вельзевул. Он выглядел бы основательным и страшным – окровавленный металл и чёрные крылья, заполнившие всё небольшое пространство над лестницей, - если бы не растерянность, не подходившая к бледному лицу с провалами глаз так же, как соус бешамель не подходит к гамбургеру из ближайшей забегаловки на вынос. - Изволь убрать свои перья, - рассерженно потребовал Гавриил, которому было не повернуться. В последнюю секунду перед тем, как оба уперлись носами в невидимую, но необычайно прочную преграду, силы ада подставили райскому воинству исключительно удачную подножку и вырвались вперёд на полшага. Теперь перья Вельзевула загораживали Гавриилу обзор, и он гневался. К тому же от крыльев Вельзевула исходил неприятный запах серы и палёного волоса. - Не раньше, чем ты уберёшь свои, - ответил Вельзевул, тщась развернуться в узком пространстве. Перья тёрлись о стены и издавали скрип, неприятный настолько, что ныли зубы. – Курица. - Ворона, - не остался в долгу Гавриил. Принюхался и с омерзением уточнил. – Палёная. Вельзевул постарался повернуться и достать врага обломком исключительно опасного на вид, ржавого от крови крюка, который держал в руке, но застрял между стен и счёл возможным предложить временное перемирие. - На счёт три, - сказал он. – Раз, два… - Ты сжульничаешь, - резонно усомнился Гавриил. – Это в твоей демонской природе. - Не люблю тройку, но в этот раз нет времени считать до числа Зверя, - прошипел Вельзевул, и изломанные чёрные крылья в последний раз проскрежетали по потолку, съёжились и пропали. Белые перья неторопливо сложились и исчезли. – Теперь поговорим. Что это за штучки? Я не привык забирать души в таких условиях! Гавриил развёл руками в белых, расшитых золотом рукавах. - Хотел бы я знать, - проговорил он с видом существа, свято уверенного в том, что дверь открыта – и всё-таки неспособного переступить порог. – Это не наше. Говорю на тот случай, если ты ещё не задался простым вопросом: почему бы я, имея возможность войти и взять того, за кем явился, топтался бы тут с тобою? - Из хитрости, - мгновенно предложил Вельзевул, скривился и признал. – Это и не наше тоже. Я бы знал. И это не одна из штучек Кроули. Какой бы он ни был умник, но я следил за ним. Я бы знал. Я зрю в душах, знаешь ли. - Как видно, не во всех, - чопорно поджав губы, заметил Гавриил. – Раз ты позволил этому зайти так далеко. Ума не приложу, чем вы там внизу занимаетесь, раз у вас под носом ваше же диавольское отродье ухитряется вот так просто поставить под угрозу весь Замысел?! - Тем же, чем и вы, - прошипел Вельзевул, не позволяя себе потерять самообладание из-за парочки упрёков. – Это ведь ваш святоша не устоял перед простейшим искушением! Даже хуже, чтоб ему смолы хлебнуть, он САМ превратился в искушение! И теперь всё трещит по швам, и я сам уже не знаю, что… Он понял, что жужжит, как случалось в те редкие минуты, когда кончалось даже почти безграничное терпение того, кто создан, чтобы ржавым крюком вырывать орущие души из корчащихся тел, и усилием воли заставил себя умолкнуть. - В любом случае, - сказал Гавриил, поднимая сияющий меч и стараясь, несмотря на весь свой грозный вид, быть рассудительным и превыше всего склонным к миру, - не будем тратить время на упрёки. Оба они заслуживают кары. Временно мы с тобой по одну сторону, как бы дико это ни звучало. Есть Слово и Пророчества, и есть Высший Замысел, а в нём ни слова о том, что ангел может пасть только наполовину. Всё или ничего. - Демон тоже, - прогудел Вельзевул. – Это же очевидно. Или ты злобен, как тебе и полагается, творишь бесчинства, пакостишь по мере сил, понемногу делаешься всё хуже и хуже – это прилично и нормально, я сам начинал с простого бесёнка, - или изволь туда, наверх. Раскаяние и всё такое. Но смешивать одно с другим?! Безобразие. Полное, абсолютное бесчинство. Ад в бешенстве. - Мы тоже не одобряем подобного, - сухо подтвердил Гавриил, подбирая губы и приобретая явное сходство с опытной учительницей младших классов. – Конечно, ваш выродок Кроули в некотором смысле обратился к Свету, но сделано это было через грех, так что не считается. Его должно покарать. - Да, - кивнул Вельзевул. – Я затем и здесь. Небольшая проблема. Я не могу туда войти. И ты тоже. Из комнаты, где сейчас стонали и хрипели в один голос, потянуло запахом мёда и моря. Гавриил зажал нос, Вельзевул сплюнул и прожёг ковёр. - Рано или поздно они выйдут оттуда, - без большой уверенности прогнусавил Гавриил. Вельзевул хмыкнул. - Ты мало что знаешь о грехе, дружище, - проговорил он самым презрительным тоном. – Странно; ведь предполагается, что ваши воюют с грехами. Как можно победить то, в чём ничего не смыслишь, вот вопрос. - Оставь свою софистику, - посоветовал Гавриил, подозрительно вглядываясь в дверь. – Как думаешь, если мы ударим вместе, со всей силы… - …может получиться, - закончил Вельзевул и поднял ржавый от крови крюк. За дверью вскрикнули, что-то с грохотом врезалось в стену, откатилось, ударилось снова. Гавриил встал по правую руку от нечаянного союзника и поднял меч. - На счёт три, - предупредил он. – И даже не вздумай… Вельзевул взмахнул крюком и ударил – страшным, чудовищным, ужасающим, поистине адским ударом, способным снести с фундамента весь дом или вынудить вашего соседа заглушить музыку в разгар вечеринки. Словом, то был по-настоящему серьёзный удар, нарочно предназначенный для того, чтобы сбить, сокрушить, смять и растереть в порошок, и сам этот порошок распылить по безграничным просторам мироздания. Воздух в ужасе расступался перед раскалённым остриём крюка и тут же оказывался на пути огненного меча. По-настоящему разгневанный архангел не пожалел сил и не ударил в грязь лицом; тонкие полоски раскалившегося мироздания обратились в пар, взметнулись по обе стороны клинка и с жалобным шипением исчезли. В последней точке крюк и меч сошлись, высекли сноп раскалённых добела искр и с жутким грохотом рассыпались в прах. Невидимая граница, начинавшаяся за дюйм до светлого дерева двери, осталась невозмутима. Вельзевула и Гавриила просто отбросило от неё, и отбросило так, словно преграда была до предела натянутой резинкой от рогатки. В себя они пришли уже снаружи. Холодное мартовское солнце бесстрастно лилось на мокрую мостовую, сплошь покрытую измятыми чёрными и белыми перьями. - Ну вот что, - сказал Вельзевул, садясь и отряхиваясь. – Я бы выпил чего-нибудь. Гавриил, с некоторым трудом поднявшись с камней, отряхивал одеяние. Нет ничего менее подходящего для лежания на лондонской мостовой, чем длинное одеяние из белоснежной шерсти райских овец, и усилия Гавриила были заранее обречены на провал, однако попытаться он был должен. - Не могу поверить, - пробормотал он. – Огненный меч и дьявольский крюк. Не могу поверить… Вельзевул приложил некоторые усилия, чтобы обратить ржавый от крови доспех в подобие современного костюма и оказался в джинсах, чёрной рубашке с языками пламени на груди и тяжёлых, подбитых железом ботинках. - Во что ты там не можешь поверить? – уточнил он, поднимая глаза к окошкам второго этажа. Тонкая занавесь, выбитая ветром наружу, намекающе трепетала. «Только посмейте», - читалось в её извивах, и Вельзевул, невольно вздрогнув, отвёл взгляд. Гавриил, спешно превращавший измятое одеяние в условно приличный светлый, хотя и не без пятен, костюм, проследил за его взглядом и содрогнулся. - Вот в это, - сказал он хрипло. – Его воля. Его рука. Но я не понимаю. Ведь они грешники, теперь начнётся Он знает что! Во что превратится райское воинство, если всякий ангел решит, что всё, чего ему не хватает для счастья – жить во грехе с отродьем нечистого! Это против правил, в конце-то концов! Вельзевул вздохнул. - Знаешь, - пробормотал он, - мне необходимо выпить чего покрепче. Не всякий день встречаешься с Замыслом Его. - Но это против правил, - не в силах успокоиться, повторил Гавриил и взглянул вверх, точно требуя ответа у светлых лондонских небес. Те остались невозмутимы. *** - Дорогой мой, - негодуя, произнёс Азирафель, спускаясь к завтраку. – Я, кажется, просил не портить обстановку. Я сам её выбирал, и… Кроули перестал слушать. Он был занят кофе, горячим, крепким и густым, точно адская смола, и совершенно не желал портить себе утро. К тому же некоторую часть обстановки они с ангелом портили вместе, и он не видел причины брать всю вину на себя. - …ковёр, - донеслось до него сквозь блаженную кофейную горечь. – И что за манера плеваться? Поутру Азирафель казался… встрёпанным. Да, именно встрёпанным. Так и мерещились встопорщенные перья крылья за спиной, даром что Азирафель приложил все усилия, чтобы выглядеть пристойно. Трудно выглядеть пристойно, когда всю ночь занимался непотребствами и поутру у тебя ноет всё тело, губы саднят, а шея сплошь покрыта следами поцелуев. - Позавтракай, - посоветовал Кроули, притягивая к себе тарелку с наперчёнными колбасками и яичницей, которую обожал. – На голодный желудок у тебя обострение святости. Азирафель умолк на полуслове и наклонил голову набок, словно прислушиваясь. - Тебе ничего не кажется? – спросил он неуверенно. – Ещё со вчера. Кроули, занятый колбасками, помотал головой. Он надеялся, что Азирафель утихнет и перестанет вести себя, как ходячее искушение. Очень сложно думать связно, когда перед тобой честно заслуженный завтрак, а напротив – зацелованный ангел, у которого такие вспухшие губы и такие туманные голубые глаза. - Я практически уверен, - упорствовал Азирафель, наливая себе чаю, - что мы что-то пропустили, пока… - он покраснел. – Пока были заняты. Я уверен, что слышал что-то… - Не думаю, - отрезал Кроули. – Мы бы и труб страшного суда не услышали, по правде говоря. И что тут могло случиться? Азирафель сел напротив, тем самым лишив Кроули удовольствия созерцать округлую ангельскую задницу, исключительно удачно обтянутую брюками. - Ты разве не чувствуешь? – тихо спросил он, повёл в воздухе ладонью и понял, что не в силах выразить неуклюжими словами царившее вокруг… блаженство? Гармонию? Радость? Каждое из этих слов было не более чем беспомощной попыткой выразить происходящее. Костылём, позволяющем кое-как передвигаться, но не способном помочь представить, какое наслаждение испытываешь, со всех ног сбегая с холма к дымящейся утром реке. Что-то неуловимое было в воздухе, и в завернувшемся углу скатерти, и в чае – во всём. Словно кто-то взял и присыпал обычное лондонское утро мелкой пудрой обещанного чуда. Золотистые пылинки таяли на языке, радужный блик в уголке зеркала обещал восторг, в воздухе отчётливо ощущался аромат райских цветов. Азирафель поймал себя на том, что готов пить этот воздух, словно воду из глубокого колодца в жаркий зелёный день, когда каникулы только начались. Он вздохнул. Порой смертные куда лучше управлялись со словами, чем он сам. Не то чтобы он всерьёз завидовал старику, помнившему о том, как он был мальчиком, взахлёб пившим лето, и умевшему это описать, но… завидовал, да. И в этой зависти не было ничего от греха. - Просто весна, - проговорил Кроули. Он расправился с завтраком и смотрел теперь на Азирафеля взглядом, от которого делалось неловко. Голодным. Сладострастным. Откровенным. – Птички, пчёлки, цветочки… Он замолчал и потянулся к Азирафелю через стол, презрев посуду. - Мы бы ведь почувствовали, если бы случилось что-то действительно серьёзное, - забыв о логике, медленно сказал он. – Ведь правда, а? Азирафель так же медленно кивнул и вдохнул нечто, незримой сладостной дымкой окутавшее внезапно помолодевший за ночь мир. - А знаешь, - сказал он без всякой связи с предыдущей темой, - я бы пошёл прогуляться. Съел бы французских вафель в том ресторанчике у парка. Может быть, забрёл бы к Дворкинсу, посмотреть серебро. - Пока ты будешь облизываться на своё серебро, - ухмыльнулся Кроули, - я загляну напротив. Давно хотел новый макбук. Что это за жизнь без нового макбука! - Ну так… идём? – предложил Азирафель, вставая. - Идём, - сказал Кроули, поднимаясь следом и уговаривая себя не распускать руки. Пока что. И они пошли. Невидимое нечто накрывало их с головой, таяло и переливалось истолчённым в пыльцу золотом и всеми радугами мира, так что Азирафель далеко не сразу понял, что ресторанчик с французскими вафлями остался позади, и каким-то нечувствительным образом они с Кроули оказались под сводами тонких ветвей, уже проснувшихся, но ещё не успевших покрыться зелёной дымкой. Он тронул одну из этих веточек в тонком серо-розовом шёлке, и она отозвалась, выстрелив из почки краешком прозрачного зелёного листа. Кроули вздохнул. Ему было слишком благостно – настолько, что это даже пугало. Может быть, именно потому при виде двух угрюмых фигур в отдалении он испытал неуместное злобное удовлетворение. Всё сущее не могло быть идеальным. Просто не могло. Это очевидно всякому мыслящему существу: когда речь идёт о сотворённом, всегда найдётся дефект. Можно сколько угодно возносить хвалы и дёргать за струны арф, распевая благодарности за мир, сделанный точно так, как и должно, но если присмотришься повнимательней, всегда найдёшь трещинку, отвалившийся кусочек, до поры до времени таящуюся ошибку. Всегда найдётся что-то или кто-то, кто подпортит тебе всё веселье. - Так, - сказал Кроули, останавливаясь и с мрачным удовлетворением осознавая, что полностью готов к драке. Старая выучка. Он совершенно не прилагал к этому усилий, просто в одну сотую секунды собрался в тугую пружину из ярости и готовности крушить и рвать зубами. – Можешь считать меня параноиком, ангел, но это – за нами. - По наши души, - согласился Азирафель. Он тоже растерял расслабленность и подобрался в ожидании неприятностей. Кроули никогда не спрашивал, а Азирафель никогда не говорил, но если бы разговор зашёл о том, как устроено мироздание, Азирафель постарался бы объяснить, что в трещинках и дефектах нет ничего катастрофического. Всё дело в том, чтобы помнить: трещинки – всего лишь доказательство того, что сотворённое существует и живо. Растёт, выпускает листья, одевается в кружево из железа или снега, движется, поёт… и каждым своим движением и нотой славит Создателя. Азирафель не собирался отдавать Кроули без боя. Он понимал, что это очень дурно, но понимал также и то, что Кроули придётся куда хуже, чем ему самому. Что, в конце концов, могло ждать его там, наверху? Заслуженное наказание – и только. А Кроули… даже короткое представление о том, что ждёт в аду провинившегося демона, болью и тошнотой отзывалось в теле. Он видел, что их заметили, что Гавриил уже шагает к ним, быстро скользя над влажной чёрной землёй, что узкое лицо Вельзевула растрескивается улыбкой, что… - Посмотри на это, - совершенно спокойным голосом предложил Кроули. Он указывал куда-то за спину Вельзевулу. Азирафелю на секунду почудилось, что это очередная из его шуточек, что сейчас Кроули попытается сбежать – чертовски разумный поступок, если не принимать в расчёт неизбежную погоню, - но Кроули и в мыслях не имел ничего подобного. - Да, - гневно сказал подошедший Гавриил. – Посмотри, что ты натворил. Что вы оба… - он махнул рукой, точно крылом, и Азирафель понял, что Гавриил растерян так же, как рассержен. – Идите, взгляните. Удивлённый тем, что Гавриил не начал с ходу вырывать его душу, Азирафель подошёл. Вельзевул так и стоял на одном месте, и из его губ доносилось отчётливое многоголосое жужжание. Он бросил короткий взгляд на Кроули, прошипел что-то невразумительное и снова вернулся к созерцанию. Азирафель опустил взгляд к рыхлой земле и замер. Краем сознания он почувствовал, как Кроули, злобно прошипев что-то в адрес Гавриила, втёрся между ним и Азирафелем. Что-то прожужжал Вельзевул, но и это осталось где-то в стороне, неважным и ненужным обстоятельством, немедленно позабытым. Тонкий росток выбивался из земли, топырил пару ясных зелёных листьев, и то были листья, чрезвычайно знакомые каждому, кто хотя бы раз бывал в райских кущах. Тем, кто не бывал, они тоже были знакомы. - Но как, - простонал Азирафель. Он склонился над юным Древом и тронул наглый, весёлый, прекрасный росток. Тот качнулся, наполнил воздух ощутимой дрожью ожидания – и Азирафелю на миг почудилось, будто всё сущее – совершенно. Четверо стояли и смотрели. Под их взглядами на Древе появилась ещё одна почка. Наконец, Гавриил прокашлялся и сумел оторвать взгляд от дрожащего на весеннем ветру ростка. - Идёмте отсюда, - сказал он нервно. – Древу ничто не страшно, раз уж проросло, а мы только зря привлекаем к нему внимание. Чем дольше смертные будут считать его просто ещё одним деревом, тем лучше для них. - Как з-з-знать, - прозудел Вельзевул, но отступил, оставив на мягкой земле следы тяжёлых ботинок. – Воз-з-з-мож-ж-жно, в этот раз-з-з они его не тронут. Кроули посмотрел на князя ада с невыразимым презрением. - Ты плохо знаешь смертных, - заявил он, взял Азирафеля под локоть и аккуратно задвинул за себя. – А я плохо понимаю, отчего это ты ещё не бросаешься на меня, размахивая крюком. Азирафель хмыкнул за его спиной. - У меня его нет, - хмуро подтвердил Вельзевул. – Временно. И кроме того, даже если бы я попытался… Гавриил скорбно сложил руки на груди. - Пока что вам дарована милость избежать кары и остаться здесь, - проговорил он. – Цените её. - Иными словами, - догадался Кроули, - вы уже пытались вытрясти из нас души и не смогли. Ангел, а ведь ты был прав. Я сам чувствую что-то… этакое. - Второй шанс, - негромко сказал Азирафель и улыбнулся Кроули. – Замысел Его велик и славен. - Ради всего… - Кроули осёкся. – Да перестань ты говорить с заглавных букв через слово! Он повернулся к Гавриилу и Вельзевулу, стоявшим со скорбными лицами, и заявил: - Знаете, по-моему, тут тесно. Передавайте привет там наверху… - И внизу, - добавил Азирафель, предпочитавший справедливость беззаконию. – И знаете, по-моему, нет никакой нужды вмешиваться в Замысел. Вон он, растёт как положено, и кто мы, чтобы ему мешать? Смертные сами разберутся. Несколько секунд Гавриил молчал, обмениваясь красноречивыми взглядами с Вельзевулом. - Но Битва будет, - сказал он, наконец. Вельзевул кивнул. - Когда-нибудь очень потом, - безмятежно заявил Азирафель и взял под руку ошеломлённого этой демонстрацией Кроули. - Идём, Аспид. Кроули послушался. Когда на Азирафеля находил соответствующий стих, только идиот стал бы с ним спорить. - Да, - вспомнил он, пройдя пару шагов. – Как насчёт того, чтобы поужинать в Сохо? Отпраздновать победу и всё такое. - Если обещаешь не устраивать бесчинств, - мгновенно ответил Азирафель и против всякой логики добавил. – Поцелуй меня. Кроули послушался. Если верить словам Гавриила, ему только что была дарована высшая милость поступать так, как он сам считает нужным, и было бы просто грешно не воспользоваться ею на все сто. В конце концов, этот конкретный Замысел был куда веселее предыдущего. Конец
| |
| Просмотров: 1829 | Рейтинг: 5.0/25 | |
| Всего комментариев: 0 | |
