Fairy stories

Часть 2


Когда идет снег, Лондон – сущее наказание. Утром, еще до того как кто-либо проснется, снег покрывает землю как мягкие перья из подушки, превращая чистое небо и здания в сцену волшебной сказки. Но как только начинается движение, снег превращается в бурую истоптанную массу, как дешевая газета, которую использовали и выбросили, он собирается в кучи и растекается грязью по улицам и переулкам. Я пробираюсь сквозь слякоть, лишь еще один человек в длинном зимнем пальто и тяжелых зимних ботинках, ни мои белые волосы, ни рост не выделяют меня из толпы.

Я слоняюсь из магазина в магазин, тщетно пытаясь опустошить свой банковский счет. Игрушки, одежда, книги, продукты и мебель куплены и будут доставлены по указанному мной адресу, владельцы магазинов обещали, что все мои приобретения не пострадают во время транспортировки. Закончив самые серьезные покупки на своем пути по мерзкой английской погоде, я делаю следующую остановку. То бишь, в магазине, торгующем шоколадом, на вывеске которого значится 'Производитель прекрасного шоколада с 1859', в чем я засомневался при виде новехонькой витрины.

Войдя внутрь я понимаю, что ошибался. Магазин изнутри отделан старинным деревом, отполированным заботливыми руками до глубокого золотистого цвета. В банках из толстого дымчатого стекла хранятся старомодные конфеты за один пенни по соседству с леденцами в фантиках для юных лакомок. Аромат шоколада и карамели витает в воздухе, смешиваясь с соблазнительными нотками меда, масла и молока. Принюхиваюсь и чувствую, как улыбка трогает уголки рта. Превосходно.

Я не единственный покупатель. Хорошо знакомый мне рыжик хмуро рассматривает коллекцию красных коробок, его лицо серьезно, плечи напряжены. Он бросает на меня беглый взгляд, фиолетовые глаза суживаются, а потом он вновь возвращается к созерцанию витрины, хотя я-то знаю, что теперь он отслеживает каждое мое движение. Похоже, он мне не доверяет, хотя почему – понятия не имею.

Обозреваю выставленный в витрине товар, затем приступаю к поискам чего-нибудь более значимого, чем стандартная коробочка в форме сердечка, распространяемая по всему англоговорящему миру в День Святого Валентина. Я хочу приобрести то, что будет принято с той же благодарностью, которую я ощущал все эти годы. Поиски занимают несколько минут, но когда я это нахожу, то приятно удивляюсь. К марципанам в форме фруктов и цветов я привык, но эти коробочки изготовлены в форме толстеньких херувимов, сердечек и цветов. Выбрав коробочку, я иду оплатить покупку и тут снова замечаю его, по-прежнему агонизирующего над шоколадом.

Ставлю свою коробку на прилавок и смотрю на него, замечая, что он одет по погоде – в твидовые брюки, знакомый оранжевый свитер и тяжелую твидовую куртку. Он оборачивается, оглядывает меня с ног до головы, затем фыркает.

- Я думал, что ты всегда носишь кожу, - произносит он по-английски с приятным акцентом, вздергивая подбородок.

- Мы же не будем кидаться друг на друга, правда? – отвечаю я, прислоняясь спиной к стойке.

Он хмурится. – Почему бы нет?

- Потому что это становится утомительным, и у меня позади долгий день. Думаешь о подружке?

Он выпрямляется, его глаза еще больше суживаются. И как он вообще сквозь них что-то видит? – Мне не нужна подружка.

Вскидываю руку. – Полегче. Я имел в виду, что ты ищешь подарок для подружки?

Он хмыкает и снова принимается изучать шоколад: - Так я тебе и сказал.

- Просто хотел дать тебе совет, - пожимая плечами отвечаю я, возвращаюсь к рассматриванию конфет и начинаю считать про себя. Досчитываю до пяти, когда слышу его вздох.

- Какой совет ты можешь дать? Ты же гей?

Моргаю и бросаю на него взгляд через плечо. – Так уж случилось, что я би. А женщины любят получать разнообразные подарки вместо одного и того же сорта конфет год за годом.

- Необыкновенно ценный совет, - бурчит он, недовольно оглядывая ассортимент перед собой. – Я даже не знаю, любит ли она шоколад?

- Тогда купи ей что-нибудь симпатичное, а заодно и себе, - отвечаю я, перебирая различные батончики в ярких фантиках. Один из них – голубой с желтым - привлекает мое внимание и вызывает воспоминания о том, как я ел такой батончик с хлопьями в детстве, когда мы ненадолго заезжали в Лондон. Беру конфету, оборачиваюсь и, наклоняясь к Фудзимии, помахиваю ей у того перед носом. – Что–то в этом роде. Это даже лучше, чем секс.

Он выхватывает ее из моей руки и тут же пихает меня локтем в живот. – Отвали, Фарфарелло.

Хмыкаю, не обращая внимания на его жест. Он даже более колючий, чем Кроуфорд, что странно, учитывая как хорошо мы сработались прошлым летом. Может быть, Фудзимии не хочется даже вспоминать об условиях, на которых я освободил его тогда. Пока это меня развлекает, мне плевать.

Владелец магазина прерывает мою игру с рыжим. Улыбаясь нам обоим, он забирает мою коробку конфет и спрашивает, не желаю ли я что-нибудь еще. Выбираю себе батончик с хлопьями и затем добавляю к свой покупке еще сорок семь таких батончиков, сообщаю адрес для доставки и выхожу на слякотную улицу, чтобы сделать последнюю покупку.


На ходу поедаю свой батончик, очень стараясь, чтобы он не крошился при каждом укусе. Снег превратился в кашу, хотя ветер по-прежнему пронизывающий. Полагаю, что для любовников такая погода будет прекрасным оправданием прижаться потеснее в сегодняшнюю Валентинову ночь, но для меня это ничего не значит. Возможно, если бы все сложилось по-другому, я бы остался с Салли, но когда женщина настолько бесполезна, как она, в этом есть что-то глубоко неправильное. Если она ломала ноготь, то вопила, будто ей отрезали всю руку. Случались у нее спорадические вспышки храбрости, но по большей части она раздражала. Может быть, мне просто никогда не везло с женщинами - они или старались убить меня, или привязать к себе.

Не то чтобы я имею что-нибудь против привязывания. Ну, пока речь идет лишь о кожаных и бархатных веревках.

Я заглядываю в пару цветочных магазинчиков, быстро покидая их, как только продавцы пытаются навязать мне розы и снова розы еще до того, как я успеваю открыть рот.
Думается, что надо бы сначала спросить, что клиент хочет, прежде, чем пытаться всучить ему товар, но видимо в праздник мозги у людей работают по-другому.

Отряхиваю грязь с ботинок, иду дальше и краем глаза замечаю витрину, украшенную различными цветами. Очень многообещающе - в центре композиции розы, но кроме них присутствуют и другие цветы, аранжированные в ослепительном стиле.

Я, может, и псих, но я вижу, когда цвета хорошо сочетаются.

Открываю дверь, захожу во влажную атмосферу магазина и тут слышу то, чего никак не ожидал услышать в феврале месяце в английском магазине. Японская речь, причем говорит японец, знакомым сильным голосом. Честно говоря, я с трудом подавляю желание убраться оттуда прежде, чем меня заметят, но у меня всегда была мазохистическая жилка. Парень замечает меня и орет по-японски, распугивая окружавших его бедных девочек-поклонниц.

- Черт, Шварц! Какого хрена ты здесь делаешь? Убирайся!

- Хожу по магазинам, это ведь не преступление? – отвечаю я, разминая плечи и рассматривая блондина за прилавком. Мне всегда казалось, что их работодатель больше выбирал симпатичных мальчиков, чем людей, подходящих для работы киллером.

- Такие как ты не ходят просто так по магазинам. Я знаю, зачем ты здесь и не позволю тебе даже близко к кому-нибудь из нас подобраться.

Приподнимаю бровь. Я часто задавался вопросом, не выработался ли стиль Вайсс под влиянием фильма «Мы – герои». Именно так разговаривает любой герой прямо перед тем, как его зубы вобьет ему в глотку так называемый «злодей». Вполне заслуженный ответ на столь легкомысленное и глупое заявление.

- Довольно, Кен, - говорит Айя, появляясь из задней комнаты. – Не стоит задираться перед покупателями.

Я вздыхаю и смотрю на рыжего. Сейчас начнется веселье.

- Но, Айя, это же псих из Шварц.

- Хватит устраивать сцену, - он разворачивается ко мне, моментально переключаясь с одного языка на другой. – Ты должен извинить Кена. Его футбольная команда вчера проиграла ирландцам. Должно быть, он все еще враждебно настроен по отношению к ним.

- Я не виню его, - отвечая, я также перехожу на английский, бросая взгляд на брюнета - бесится ли он еще с пеной у рта. - Они классно играли.

Озадаченные посетители переводят взгляды с меня на Кена и обратно. Я сохраняю на лице нейтральное выражение, хотя очень хочется маньячно расхохотаться или выкинуть что-нибудь, просто чтобы посмотреть, как высоко он подпрыгнет. Лицо самого Кена выглядит так, будто у него под кожей ползают гусеницы, затем он швыряет пучок роз на прилавок и сбегает в подсобку. Блондин хмурится, глядя на нас, и устремляется за Кеном, окликая его. Айя ловит мой взгляд и дергает головой. Улавливаю намек и иду за ним, ждущие в очереди люди огорчаются.

- Разве ты не собираешься пойти за Кеном и успокоить его? – спрашиваю я, как только оказываюсь достаточно близко, чтобы не приходилось повышать голос.

- Мишель обо всем позаботится, - отвечает он, фиолетовые глаза прищуриваются, подбородок взлетает вверх. – Зря ты следил за мной.

- Мне есть чем заняться, кроме как следить за тобой, - отвечаю я, возвращая ему взгляд. – Не моя вина, что вы открыли цветочный магазин в Англии, и так уж случилось, что мне нужен букет на праздник, когда люди дарят цветы тем, кто им не безразличен.

Ноздри его раздуваются, глаза суживаются, затем он фыркает. – А почему ты заявился именно сюда?

- Цветы ищу, или это преступление?

- Какие?

- Что-то со значением, не розы или другое глупое дерьмо в этом роде, а имеющие определенный смысл, - отвечаю я, слегка пожимая плечами. – Большинство магазинов больше поддались духу праздника, чем реально желают понять, что именно я хочу сказать с помощью цветов.

Он приподнимает бровь и хмурится. Пожимаю плечами и указываю на ирисы. – Что-нибудь с ирисами. Я хочу, чтобы букет означал что-то вроде «помню о дружбе».

Теперь вверх взлетают уже обе его брови. Я корчу рожу и засовываю руки в карманы. Может быть, от всей этой затеи с цветами вообще стоит отказаться, пока я окончательно не растерял свою жуткую репутацию. Но Айя уже составляет букет, подбирая к ирисам белые колокольчики и бессмертники. Моргаю, когда он начинает аранжировать их в хрустальной вазе, длинные пальцы с деликатной непринужденностью перебирают цветы. Это потрясающе: видеть руки, столь похожие на мои, создающие нечто прекрасное и изящное из хрупких живых предметов.

- Ирисы – это «твоя дружба много значит для меня», комментирует он, не прекращая работать и добавляя пурпурный цветок в увеличивающуюся композицию. – Белые колокольчики означают «благодарность», а бессмертники символизируют «устойчивые воспоминания». Это тебе подойдет?

Пожимаю плечами. – Достаточно близко.

- Потребуется специальная доставка?

Я вскидываю бровь, рассматривая его профессионально-нейтральное выражение лица услужливого работника. Теперь он заставляет меня чувствовать себя неловко, чего я совсем не планировал, заходя в магазин. Уже поздно идти на попятный, и я сообщаю ему тот же адрес, который продиктовал клеркам в других магазинах. В это время чтобы заняться покупателями возвращается Кен, прожигает взглядами мою спину и бурчит по-японски о тех, кто никак не желает подохнуть. Намеренно игнорирую его, поскольку от этого он только больше звереет.

Айя записывает адрес, заколебавшись на секунду, когда я называю адрес - Церковь Святого Отца Нашего - его подбородок напрягается. Оплачиваю цветы и доставку, мило улыбаюсь Кену и затем выхожу на улицу, собираясь купить на завтрак сладких булочек и, может быть, приличного кофе, хотя британский кофе оставляет желать лучшего. Прикидываю, что на доставку потребуется где-то час, затем можно будет посетить церковь – таков мой план. Могу поспорить, что котята Вайсс с ума сходят, представляя, какая резня там произойдет.

Хотел бы я слышать вопли, которые скорее всего издает сейчас Кен. Он так предсказуем.

Нахожу симпатичное маленькое кафе со свежевыкрашенными стенами и современным интерьером, который пытается замаскировать, что сие заведение недавно было всего лишь пабом. В кафе болтается куча бизнесменов с шикарными кейсами и еще более шикарными лэптопами, они разговаривают по крошечным мобильникам и одновременно что-то печатают на своих компьютерах. Устраиваюсь за угловым столиком и заказываю простой кофе с коричным рулетом. Заказ быстро прибывает, и я отщипываю кусочки рулета и наблюдаю за людьми, поглощенный поставленной перед собой задачей.


Даже самому себе мне трудно сознаться, сколь многим я обязан матери-настоятельнице. Я с детства никогда не чувствовал себя уютно в церкви или среди церковников, и обнаружить, что она пошла этим путем было для меня непросто. Но как следует разобравшись, я понял, что приняв на себя эту роль она получила возможность помочь куда большему количеству своих питомцев так же, как она помогла мне. Знаю, что буду себя чувствовать неловко и что придется бороться с искушением принести разрушение на святую землю, но также знаю, что стоит мне только дернуться за ножом, Мать огреет меня по голове и вышвырнет прочь.

Некоторым образом, в этом смысле Кроуфорд всегда мне ее напоминал.

Догрызаю последний крошащийся батончик и допиваю кофе, оставляю на столе немного денег и выхожу на улицу. Так и есть, дороги совсем развезло, и я топаю по бурому мессиву, изо всех сил борясь с желанием вернуться обратно в мою милую теплую квартирку. Но до церкви отсюда ближе, чем до дома, и не стоит давать Матери повод найти меня и как следует взгреть. А потому, я волоку себя мимо массивной старой церкви к дому приходского священника и звоню в колокольчик.

Пока жду, вытираю о пальто руки, затем засовываю их в карманы, ссутулившись и оглядываясь по сторонам. Еще раз звоню, глядя на поникший кустарник и разбитые кирпичи, и напрягаюсь, когда дверь открывается. Смотрю сверху вниз на женщину, облаченную в плотные широкие штаны и объемистый свитер, и открывая рот, сам удивляясь тому, что произношу.

- А я думал, что монашки должны одеваться как пингвины.

Она никогда не была хорошенькой, жизнь оставила на ней отпечатки еще в юном возрасте, алкоголь и наркотики въелись в ее кожу и глаза, но она куда более реальна, чем самые распрекрасные модели. Она знает, что значит жить по другую сторону, и даже если теперь она поднялась выше этого, в ее глазах и на лице это отражалось - она знала, понимала и не оставалась равнодушной. Вертикальная складочка на ее переносице разглаживается и губы трогает улыбка, ненадолго прогоняя морщины.

- Я должна была догадаться, - говорит она, качая головой и шире распахивая дверь. – Ты всегда заявлялся с цветами, когда знал, что они ни к селу, ни к городу. Заходи, заходи, ботинки оставь у двери. Я только что закончила мыть пол и не собираюсь делать это снова.

Чувствую, как мои мускулы расслабляются, когда я вхожу. – Разумеется, Анжелика.



Тремя часами позже я шагаю по проходу церкви, топот моих ботинок громким эхом разносится под каменным сводом. Мы чудесно поболтали с Анжеликой, и мне даже удалось не подавиться испеченным ей жестким печеньем. Может, она и взялась за ум, освоила новую профессию и получила образование, но готовить так и не научилась.

Она сообщила, что мужчина, доставивший цветы, вероятно, так и сидит в церкви, и слегка хихикнув добавила, что она весь день почти не включала обогреватели в том помещении. Это я могу понять, церковь – это здоровенное уродливое каменное здание и прогреть его, должно быть, весьма дорого стоит. Я бы предложил пожертвовать некоторую сумму или даже полностью оплатить счет, но знаю, что она откажется. Вероятно, глубоко внутри она осознает, что то, чем я зарабатываю на жизнь, безнравственно, но не отказывается принимать вещи, которые я покупаю для церкви и управляемого ею приюта. Но если я предложу деньги, она швырнет их мне в лицо.

Женщины такие непонятные существа.

Замечаю знакомую рыжую шевелюру, подхожу к нему и плюхаюсь на жесткую скамью по соседству. Он кутается в тяжелое зимнее пальто, пальцы прячутся в рукавах, воротник поднят, а голова опущена, чтобы сберечь тепло. Ухмыляюсь, вытягиваю ноги и жду.

- Пришел позлорадствовать?

Наклоняю голову, чтобы получше его разглядеть. Его голова высокомерно вскидывается, миндалевидные глаза суживаются, а ноздри раздуваются в такт с дыханием. Я ухмыляюсь.

- Почему это я должен злорадствовать?

Он резко разворачивается лицом ко мне, его длинный указательный палец чуть ли не утыкается мне в нос. – Ты знал, что делаешь, давая нам этот адрес и – намеренно – проторчал здесь последние три часа, пока я отмораживаю себе задницу!

Я мигаю. – Не моя вина, что вы так ничего и не поняли. Вы когда-нибудь проверяли ту дистиллированную информацию, которую давали Критикер в файлах с миссиями? Или просто позволяли им нажимать на ваш спусковой крючок и отправлять вас убивать неизвестно за что?

- Нет у меня никакого спускового крючка.

- Прости, но это не я бегал по окрестностям под именем сестры и убивал людей, чтобы оплатить медицинские счета.

- Нет, ты тот, кто бегал по окрестностям и убивал людей только за их веру!

- Ты ничего об этом не знаешь, Фудзимия, так что не суй свой нос.

- А ты ничего не знаешь обо мне, так что перестань рассказывать мне о моей жизни, Берсеркер.

Мы обмениваемся гневными взглядами и опускаемся обратно на скамью - ведем себя, как детсадовцы, подравшиеся из-за сиденья в автобусе. Он дышит на ладони, растирая их друг о друга, а я покусываю ноготь, разглядывая старинные надписи и грязные окна. Что-то бормоча он бросает на меня взгляд, затем засовывает руки в карманы пальто. Приподнимаю бровь и поворачиваю голову, чтобы лучше его видеть.

- Чего-чего?

- Я сказал, что это нечестно. Я тут замерзаю, а ты даже не реагируешь на холод.

- Слушай, ты не обязан сидеть здесь с катаной под пальто и ждать меня, - отвечаю я, все еще немного злясь. – Мог бы зайти внутрь и выпить чаю.

Он фыркает. – А ты бы сорвался и поубивал всех вокруг?

Качаю головой, закидываю руки за голову и возвожу глаза к потолку. – Я так понимаю, что вы никогда не раскапывали прошлое тех священников в Японии, да? Трое были мошенниками, двое – насильниками, а остальные вообще не стоят беспокойства. Найти подлинно верующего человека, который следует истинному Слову, очень трудно. Они следовали лишь жадности и своей личной справедливости. Лицемеры.

Получаю в ответ долгий, тяжелый взгляд, каким люди смотрят на коммивояжера, расхваливающего необычайно полезный в домашнем хозяйстве предмет, экономящий время. Поднимаю вверх правую руку, указывая на потолок, закопченые балки и перекрытия.

- Если подумать, грех - лишь еще один товар. Истинный священник беден, он
пытается вычерпать волны с помощью чайной ложки. Те, кто наживается на грехе, ездят в золотых автомобилях, покупают бриллианты и всегда отделываются формальными ответами на серьезные вопросы о душе. Их интересует только выгода, вот почему такие церкви как эта сейчас переживают тяжелые времена. Они стараются помочь, а их за помощь топчут ногами.

- О, - отвечает Фудзимия.

Я вздыхаю и поднимаюсь, засовывая руки в карманы. – Слушай, я не просил тащиться за мной, и я не собираюсь бегать по улицам, отрывая людям головы, или пройтись голышом перед Королевой, так что почему бы тебе не вернуться в ваш магазинчик?

Он не двигается, только утыкается подбородком в воротник и засовывает руки поглубже в пальто. Фыркаю, поворачиваюсь на каблуках и удаляюсь. Если он решил здесь околеть от холода, это не моя вина. Выхожу на улицу в поисках такси, чтобы поехать домой и принять ванну.

Назад

Далее