Fairy stories

Наконец-то ушел последний на сегодня. Слава богу.

Он честно старался относиться с пониманием к своим пациентам, но некоторые желали слышать от него лишь то, что в их проблемах виноват кто угодно, но не они сами, доводя его этим до бешенства. Как к таким вообще подступиться?

Наверное, ему самому требуется консультация.

Он улыбнулся при мысли, что еще год назад ни за что бы не пошел на это – не признал бы, что нуждается в чьей-то помощи. Но он поумнел. Любому человеку время от времени требуется небольшая поддержка.

Вздохнув, он провел рукой по своим густым каштановым волосам, убирая упавшую на глаза челку. Еще нужно подстричься, чтобы не выглядеть, как лохматая дворняга. На выходных он пойдет в ночной клуб, ему отчаянно необходима разрядка, а значит, он должен выглядеть хорошо.

Он начал складывать в кейс папки, которые хотел просмотреть вечером, когда в дверь постучали.

Черт. Ну что там еще? Он раздраженно поднял голову.

Нежданный посетитель переступил порог кабинета и остановился.

– Сэнсэй. Если бы при нашей первой встрече вы приветствовали меня таким взглядом, я бы просто пристрелил вас, и дело с концом.

Эта совершенная красота не переставала каждый раз поражать его, как в первый – вот и сейчас его захлестнуло радостью. Он слишком редко видел своего друга.

– Фейлон. Прошу прощения. Последний пациент был ужасен. Я уже ждал, что он потребует вернуть ему деньги. Пожалуйста, входите.

Фейлон прислонился к двери – высокий, гибкий, воплощение сексуальности. – Если хотите, могу устроить несчастный случай. Я беру очень дорого, но для вас сделаю безвозмездно.

Хамада засмеялся и покачал головой. – Нет, спасибо. К тому же, вы это не серьезно. Я знаю, что нет, – он замолчал и уставился на Фейлона. – Вы это серьезно. Знаете, такие заявления должны бы меня шокировать, а вот не шокируют. Очевидно, это доказывает, насколько я испорченный человек. Но все-таки спасибо. Предпочту разобраться сам.

Фейлон пожал плечами. – Это, конечно, ваше дело. Я надеялся, что у вас найдется время поужинать со мной. Мы в последнее время редко видимся, и я скучаю по нашим разговорам.

Хамада почувствовал прилив теплоты. – Мне тоже их не хватает. С удовольствием поужинаю с вами. Что у вас на примете?

Фейлон искоса взглянул на него. – Как насчет чего-нибудь китайского?

Хамада покраснел. – Черт вас побери, Фейлон. Я только «за», но я на строгой диете. Вынужден был на нее сесть под угрозой смерти. Давайте лучше попробуем что-нибудь нейтральное, скажем, французское?

Улыбка Фейлона осветила комнату. – Как скажете. Я знаю хорошее местечко неподалеку.

**

Хамада оглядел помещение, в котором их усадили. Отдельная комната. Целиком в староевропейском стиле, от белых льняных скатертей до антикварного французского фарфора и вышколенного персонала. Фейлона здесь либо уже знали, либо с первого взгляда определили, кто он такой. Они прошли мимо дожидающихся своей очереди посетителей, попросили – хотя это не совсем напоминало просьбу – отдельную обеденную залу и немедленно ее получили.

Не сказать, что Хамада был непривычен к большим деньгам. Он вырос в хорошо обеспеченной семье: и отец и мать были врачами, а родители их обоих в Америке принадлежали к финансовой верхушке бостонского общества. Но подобное превосходило все, что он знал.

Он развернул на коленях белоснежную льняную салфетку и раскрыл меню. И рассмеялся. Оно было на французском.

Фейлон оторвался от собственного меню и взглянул на него.

– Фейлон, я не говорю по-французски. Вы понимаете, что здесь написано? Кажется, я опознал слова лобстер и эскалоп, но если они с говяжьими мозгами, я их не хочу.

Губы Фейлона дрогнули. – Разрешите мне заказать для нас обоих? Тогда это будет почти как свидание, сэнсэй. Обещаю, никаких говяжьих мозгов.

– Вы и по-французски говорите?

– Немного. Достаточно, чтобы понимать, что написано в меню, и поддерживать вежливую беседу.

– Вы не перестаете меня поражать.

– Пожалуй, мне стоит проводить с вами побольше времени, сэнсэй. После всего, что мне приходится терпеть дома, восхищенный поклонник мог бы возместить мне недостаток ласки.

Хамада отпил воды из хрустального бокала. –  Вы нарочно употребляете слово «ласка», когда говорите обо мне?

Он оглядел Фейлона, представляя, как распластал бы его по столу.

Фейлон улыбнулся. – Разве что в ваших мечтах, сэнсэй.

– А называть меня так вам тоже обязательно? Мое имя Макото. Я почел бы за честь, если бы вы называли меня по имени, Фейлон.

Фей взглянул на него поверх меню. – Но я так мало кого называю хозяином… (прим. переводчика: одно из значений слова «сэнсэй»)

Хамада закатил глаза. – Флирт – ваше естественное состояние, да?

У Фейлона блеснули глаза. –  Вы пробуждаете худшее, что есть во мне.

В комнату вошел официант, и беседа ненадолго прервалась.

Фейлон заговорил с официантом по-французски, что-то спрашивая и выбирая. Хамада пытался разобрать, не прозвучит ли что-либо похожее на «мозги», но быстро сдался и просто слушал струящуюся мелодию голоса Фейлона, говорившего на самом романтичном из языков так же идеально, как он делал все остальное. Официанта сменил сомелье, процедура повторилась, затем их оставили в покое.

– Судя по разговору, вы заказали кучу еды.

– Порции здесь маленькие, но много смен блюд. Думаю, вам понравится то, что я выбрал.

Сомелье вернулся: на этот раз чтобы подать им белое вино какого-то сорта, видимо, одобренного Фейлоном. Хамада не разобрал название. Оно было легким, воздушным на вкус. То что надо после сегодняшнего дня.

– Хорошее, очень хорошее вино. То что надо.

Фейлон сидел, откинувшись на кресле, одной рукой держа за ножку бокал с вином, и улыбался. У Хамады защемило сердце. Если бы только он мог видеть это каждый вечер.

– Выглядите счастливым, Фейлон. Как я понимаю, дома у вас все хорошо?

Фейлон поднял на него глаза. Они сияли, и Хамада почувствовал тупую боль в сердце: не он тому причиной. И все же он не мог не радоваться за своего бывшего пациента.

– Сэнсэй, мне никогда и в голову не приходило, что я заслуживаю такое счастье. И это почти целиком благодаря вам.

Хамада отмахнулся от него. – Чепуха. Я указал вам нужное направление, но и вы, и Акихито были…

– И Асами.

Значит, вот как оно теперь?

– И Асами. Вы все были причиной того, что каждый из вас исцелился.

Хамаде не хотелось показаться чересчур любопытным, но он не был бы психиатром, если бы позволял этому соображению себя останавливать. – Значит, между вами дела теперь обстоят лучше? Между вами и Асами?

Фейлон улыбнулся. – У нас все хорошо. Он изменился. Мы все изменились, но ему, думаю, было труднее всех. У меня и Акихито были открытые раны, которые нужно было лечить. А Асами пришлось перестраивать себя изнутри. Все это время доверяясь нам. Меня поражает его мужество. Но нет ничего, что бы он не сделал ради Акихито.

Хамада отпил вина. – И ради вас?

Фейлон покраснел. – Возможно. В последнее время мы стали ближе. Мы теперь разговариваем. Не только об Акихито и о работе, – он крутил в пальцах бокал, мыслями явно находясь далеко отсюда.

– Он рассказал вам о своем прошлом?

Хамада опасался, что переходит грань, но решил, что если бы он ее действительно перешел, Фейлон уже пригрозил бы его убить.

– Да.

Но тут снова вошел официант. Проклятье.

– Dentelle de Saint Pierre à la mangue, месье.

Перед ним поставили что-то похожее на сашими и манго.

– А для вас, месье, escabèche d'écrevisses à la tomate & aubergine grillée.

Он бросил взгляд на тарелку Фейлона. Креветки, помидоры и баклажаны? Пока что все нормально. Без мозгов.

Фейлон явно забавлялся. – Все в порядке, сэнсэй? Хотите поменяться?

Хамада покраснел. – Просто мне стало любопытно. Выглядит аппетитно.

И так оно и было. Рыба таяла на языке, а манго давало идеальный баланс кислого и сладкого. Разговор был мгновенно забыт.

Одно блюдо следовало за другим. Фуагра и песто из черных трюфелей. Жаренный на гриле голубой омар и сливочное масло с травами. Каждое блюдо сопровождалось идеально подходящим вином. И беседой. О книгах, об искусстве, об интересных местах. О вещах, о которых с ним разговаривал только Фейлон.

Хамада положил в рот кусок ягнятины с цитрусовым карри. Рот обожгло острыми пряностями, затем лимонная кислинка прогнала жар во рту, оставляя ощущение, что коварное блюдо ударило его и сбежало. Он глотнул воды и решил, что до следующей перемены блюд будет больше говорить и меньше есть.

Фейлон замолчал, и Хамада подхватил нить разговора. – Вы были в Бостоне? В самом деле?

– Да. Мне приходилось работать по всему миру. В Бостоне я убил политика, мешавшего некоторым здешним кланам. Я сделал это в качестве личной услуги для них.

Хамада уставился на него, не донеся до рта бокал с вином. – Не верю. Какого политика?

Фейлон секунду пристально на него смотрел. Потом сделал глоток, поставил бокал, все еще не отводя взгляда, и немного смущенно подвинулся на стуле. – Конгрессмена М…

Хамада едва не выплюнул вино на стол. – Так это были ВЫ? Погодите-ка. Я помню подробности. Перед автокатастрофой его видели уезжающим с высокой женщиной. По описанию – редкой, экзотичной красоты…

Он застыл.

Фейлон ухмыльнулся. – Я неплохо смотрелся в том платье.

Хамада подавил желание постучаться лбом об стол. – Зачем? Зачем вы мне об этом сказали? Теперь эта картина будет постоянно стоять у меня перед глазами, – он все-таки стукнулся об стол, затем поднял голову. – А белье на вас было тоже женское?

– Конечно. Нельзя было позволить, чтобы маскировка провалилась только из-за того, что порыв ветра приподнял мне юбку.

Хамада застонал. – Вас послали в этот мир, лишь чтобы мучить меня, да?

Фейлон засмеялся, явно наслаждаясь. Хамада тоже испытывал наслаждение – слушать этот смех.

И еще жестче запретил своему сердцу это делать.


Официант в очередной раз удалился, на этот раз оставив им тарелки с подогретым сыром, обжаренными кусочками груш и грецкими орехами.

Хамада развалился на  стуле, расслабленный едой, вином и приятной беседой. Взяв в пальцы дольку теплой груши, он принялся понемножку откусывать от нее. Она оказалась сладкой, почти приторной на вкус. Ее сок потек по его руке вниз, и он машинально слизал его. Потом, к своему ужасу, осознал, что делает, и быстро вытер руки салфеткой. Фейлон, говоривший об одном из последних бестселлеров «Нью-Йорк Таймс», при этом зрелище весело замолчал.

Хамаде эта книга не нравилась. – Лично я считаю, что это низкопробное чтиво. Автор – умный человек, раз сумел так сплести реальность и вымысел, ненавязчиво подтасовывая факты там, где они не укладывались в канву. Но он намеренно вводит в заблуждение, чтобы посмотреть, сколько людей на это поведутся. Это безответственно. Некоторые пациенты ее мне цитируют, словно библию.

Фейлон рассмеялся. – А это именно так и есть, разве нет? В каждой религии так библии и пишутся – с подтасовками и натяжками, все ради того, чтобы убедить массы думать так, как им нужно. Он просто пользуется тем, чему научился у профессионалов.

– Фейлон, это богохульство, – поддразнил его Хамада.

– Сэнсэй. Вся моя жизнь по их стандартам есть богохульство, – сухо ответил Фейлон.

– Но не по вашим собственным?

– Конечно, нет. Разве я стал бы действовать вопреки собственной морали?

Хамаде стало любопытно. – И в чем состоит ваша мораль?

Фейлон на мгновение прикрыл глаза. – Пожалуй, есть несколько главных правил. Заботиться от тех, за кого я в ответе. Заботиться о тех, кто заботится обо мне. Держать слово. Не ронять чести. Вести и развивать бизнес до того времени, когда его примет на себя Тао, если он этого захочет. И ради того, чтобы так и было, я пойду на что угодно. Все довольно просто.

– И куда в этом списке укладываюсь я?

Фейлон взмахнул ресницами. – Куда бы вы хотели, чтобы я вас уложил?

– Прекратите. Вы понимаете, что я имею в виду.

– Понимаю, конечно. Я думал, что ответ очевиден. Среди тех, кто заботится обо мне. Ведь это именно так, Макото? – в голосе и глазах Фейлона читалась такая мягкость, что Хамада отвернулся. Слышать, как его называют по имени…

Он заставил себя выговорить: – Да, это именно так.

Его щеки легко коснулись пальцы, и Фейлон сказал: – Простите меня. Я больше не буду вас дразнить. Это перестает быть забавным, когда становится жестоким, а боюсь, что для вас так оно и есть, верно?

Хамаде хотелось обнять Фейлона, спрятать лицо у него на груди. Но такой возможности у него никогда не было и не будет. Он сделал глубокий вдох. Не глядя на Фейлона, он произнес:

– Мне нужно привыкнуть к этой мысли. Я хочу вот так проводить с вами время, я высоко ценю вашу дружбу. Но мне нужно привыкнуть к тому, что это все, на что я могу рассчитывать. Однако мне не хочется, чтобы вы решили, что из-за этого вам нужно отказаться от встреч со мной.

Он повернулся обратно и взглянул Фейлону в глаза, видя там то понимание, на которое надеялся. – Не то чтобы на это когда-то был хоть один шанс. После того, что… было у меня с Асами, я в жизни не прикоснусь к своему пациенту. А к тому времени, как вы перестали быть моим пациентом… – он пожал плечами. – Наверняка найдутся и другие мужчины, тоже невероятно красивые, остроумные, интеллектуальные, ну и к тому же геи…

– И сексуальные. Не забывайте. Это тоже важно, – у Фея блеснули глаза.

Хамада, фыркнув, помотал головой. – Для Асами, может, и важно. Самое важное для меня – ваша способность к любви. К тому, чтобы любить и быть любимым. Многие сочтут, что из вас троих эти слова прежде всего относятся к Акихито. Но вы и я, мы оба знаем, что и к вам тоже.

Фейлон секунду молчал. – Я всегда буду ценить дружбу с вами, Макото.

Хамада закрыл глаза. Ему этого достаточно. Должно быть достаточно.

Он открыл глаза. – Ну, так где десерт?


Как ни странно, но в желудке еще обнаружилось свободное место, и он съел до последней крошки медовое пирожное с ягодами и даже слопал половину поданных Фейлону жареных белых персиков с мятой. Фейлон хоть и шлепал его по руке, но не всерьез.

За чашкой эспрессо Хамада откинулся на стуле и вздохнул. Фейлон с довольным видом наблюдал за ним.

– Что вас так радует?

– Вы. Вы были очень напряжены поначалу. Но один хороший ужин – и вы готовы растаять, как та злая волшебница.

Хамада засмеялся. – Вот бы не подумал, что вы поклонник «Волшебника страны Оз».

– Я всегда читал много фэнтези. Для меня это было бегством от реальности. Как-то я воображал себя эльфийским воином, по несчастной случайности попавшим из Средиземья в этот мир. Очень легко представить, что многие из тех, с кем мне приходится иметь дело, на самом деле тролли.

– Асами?

– Горжусь вами. Вы продержались до конца обеда, не упоминая его. Готов был держать пари, что вы сломаетесь раньше.

Хамада покраснел. – Я настолько предсказуем?

Фей в раздумье поджал губы. – Да.

Хамада усмехнулся. – Ну же, дайте хоть намек. Я был вашим психотерапевтом. И его психотерапевтом тоже, по крайней мере, на полчаса.

– Физиотерапевтом.

Хамада закатил глаза. – Наверное, мне следовало заплатить ему за полученный урок. Хватит дразнить. Намекните. Что с ним происходит? Когда я приходил на ужин, он казался настолько свободнее в общении.

Фейлон сдался. – Это действительно так. Сейчас даже еще больше. По крайней мере, когда он с нами. Я и не знал, сколько всего ему приходилось подавлять в себе, – он принялся играть с последним ломтиком персика. – Неделю назад он наконец-то поговорил со мной. О своем прошлом, – Фейлон изящно отделил вилкой половину дольки и поднес ее ко рту. – Вы знаете о его прошлом?

Хамада с трудом оторвал взгляд от исчезающего у него во рту персика. – Нет. Акихито никогда не рассказывал мне о нем, и сам Асами, разумеется, тоже.

– Что ж, тогда и я не стану. Достаточно сказать, что легким оно не было. Пожалуй, потяжелее, чем у нас. Меня беспокоит, что он держит все в себе, но теперь, когда он рассказал нам с Акихито, уже не так сильно. Вряд ли он расскажет кому-то еще, разве что Тао когда-нибудь в будущем.

Хамада удивился. – Тао? В самом деле?

Фейлон кивнул. Положил вилку. – Тао, как ни странно, хорошо на него влияет. Они в некотором роде подружились, – Фейлон улыбнулся какой-то своей невысказанной мысли. – Асами не знает, как обращаться с ребенком, поэтому относится к нему как к равному, как к взрослому. Тао это нравится, в нем всегда была эта взрослая черточка – зарабатывать деньги, но раньше у нее не было возможности проявляться, и ему хочется с кем-то поиграть во взрослого. Но в то же время он все-таки ребенок, и когда это выходит наружу, то ужасно удивляет Асами. Тао старается вытаскивать его поиграть, погулять в парке, посмотреть спортивные матчи, все такое. И временами Асами сдается и идет с ним.

Хамада попытался представить играющего Асами, но не смог. Ну, разве только в стрип-покер или в «Монополию».

Фейлон взглянул на него. – У Асами в детстве не было возможности играть. Думаю, Тао ему это восполняет. Постепенно уча, как это делается. И что-то мне подсказывает, что Тао прекрасно это понимает. Так мило смотреть, как они пререкаются, – он изогнул уголок рта. – Разумеется, вы никогда не расскажете им, что я это говорил, иначе мне придется вас убить.

– Конечно, не скажу. Не надо так на меня смотреть. Кому бы я мог такое рассказать, кроме Акихито? Никто другой не поверит, что вы произнесли «милый» и «Асами» в одном предложении.

Фейлон засмеялся. –  Он и правда такой. Просто сам толком не знает, что с этим делать. Но то, как он все-таки пытается, ради Акихито… Иногда у меня сердце разрывается, когда я осознаю, почему он не имеет представления о том, что для большинства людей само собой разумеется.

– Вы любите его.

У Фейлона просветлело лицо, в глазах засияло счастье. – Да. И я любим, пусть он не часто выражает это на словах. Макото, то, что я видел в нем все эти годы, было настоящим. И поэтому я могу теперь позволить себе любить его, не оглядываясь назад.

– Я очень рад, что вы счастливы, Фейлон, – Хамада сам удивился, поняв, что говорит это искренне. Пусть даже сам он не был частицей этого счастья.

Но разве не ради этого результата он приложил столько труда? Он помнил Фейлона, когда тот впервые вошел к нему в кабинет – высокомерный, элегантный, холодный. Теряющий уверенность, испуганный, когда его поставили перед его собственными проблемами, но все-таки готовый бороться с ними. Его поразительные мужество и сила, особенно в том, что он решился довериться сначала Хамаде, потом Акихито, позволили ему пройти через все это. Хотя без любви Акихито, без великодушия Асами итог, возможно, был бы грустнее. Эти трое – словно части треножника: каждый уравновешивает остальных двоих.

Фейлон мягко фыркнул. – Кажется, вы очень довольны собой. Приписываете себе все лавры?

Хамада улыбнулся, глядя в чашку с кофе. – Как раз наоборот. Вы трое сделали то, чего я один не смог бы. Я доволен именно тем, что все мы работали вместе, чтобы этого достичь.

– Но начали все вы. Послужили катализатором.

Хамада ухмыльнулся. – В таком случае вам стоит относиться ко мне с большим уважением. Больше никаких одеяний из красной кожи, когда я приду на ужин. И побольше таких вот встреч.

Улыбка Фейлона стала шире. – Мне понравился сегодняшний вечер. Честно, так приятно делить с кем-то простые удовольствия вроде этого ужина.

Хамада подавился остатками эспрессо. – Это вы называете простым удовольствием? А что тогда для вас миска лапши?

– Жуть.

Хамада сощурился. – В следующий раз я отведу вас попробовать лучшей лапши в Токио, и вам придется взять свои слова назад.

В ответ приподнялась бровь. – На что будем держать пари?

Хамада улыбнулся.


При виде пачки купюр по десять тысяч иен, пошедшей на оплату счета, Хамада спал с лица. Фейлон, явно забавляясь, сообщил, что его очередь платить следующая, и Хамада немедленно предложил заплатить за двоих в лав-отеле. Фейлон, вздернув нос, отверг предложение и заявил, что над его манерами еще работать и работать.

Машина Хамады осталась на стоянке у работы, но он все равно был не в состоянии вести, так что сел вместе с Фейлоном в его лимузин. Машина неторопливо двигалась в потоке транспорта, а они сидели рядом и молчали.

Хамада откинул голову на спинку сиденья и закрыл глаза. Количества выпитого хватило ровно на то, чтобы задать вопрос.

– Если бы они в тот день не пришли. Ко мне в кабинет. Если бы не сделали вам то предложение. Как думаете, могли бы ли мы тогда?..

Не открывая глаз, он почувствовал, что Фейлон шевельнулся. – Я думал об этом, и если честно, то не знаю. Если бы они не пришли, я был бы в таком раздрае, что по-прежнему нуждался бы в вашей профессиональной помощи, а это значит, что между нами все равно ничего не было бы.

– Но это могло бы быть? После?

Голос Фейлона стал мягче. – Макото, зачем вам нужно мучить себя мыслями о том, чего не может быть? Я тяжелой ценой научился, что, единожды попробовав то, чего не можешь иметь, двигаться дальше становится гораздо труднее. В ту ночь, когда я поцеловал Акихито, я думал, что это мой последний и единственный шанс, и это разрывало мне сердце. Раз уж он не мог быть со мной, мне вообще не надо было этого делать. Я целыми днями мог думать только о том поцелуе. И поэтому я не поцелую вас сейчас, хотя мне этого хочется, и вам хочется тоже.

Чувствуя тупую боль в груди, Хамада сидел, не открывая глаз, чтобы не потекли слезы. – Я понимаю. Головой понимаю, но сердце не хочет слушать. Но я понимаю, что это в прошлом, и надо двигаться дальше.

Он выпрямился. – Я не стану ни просить, чтобы вы меня поцеловали, ни пытаться сам поцеловать вас. Если я и впредь буду с вами встречаться, нам обоим необходимо провести черту.

Фейлон кивнул. – Мудр тот, кто мудрость свою к себе применить умеет.

Хамада прищурился. – И что это было? Древняя китайская поговорка?

Фейлон покраснел. – Вообще-то, это из «Звездных войн», Акихито все время играет в эту игрушку. Там есть такое маленькое зеленое существо, только оно не слишком хорошо говорит по-английски.

Хамада покатился со смеху. – Йода? Вы цитируете Йоду? Что будет дальше? «Стар Трек»?

Фейлон еще ярче залился румянцем. – В «Стар Треке» я обнаружил тоже немало мудрости, – он вскинул голову. – Надо иметь широкий взгляд на вещи.

Хамада никак не мог отсмеяться. – Вы становитесь чокнутым фанатом.

Фейлон метнул на него испепеляющий взгляд. – Мне случалось убивать людей и за меньшее.

Но когда Хамада взглянул на него, едва заметно улыбнулся.

Обманщик. Ты просто хотел, чтобы я рассмеялся.


Лимузин остановился у подъезда, и Хамаде открыли дверцу.

– Спасибо, Фейлон. Я так приятно не проводил вечер с… пожалуй, с тех пор, как себя помню.

Он вышел из машины и остановился, глядя под ноги. – Все будет хорошо. Видимо, мне просто было нужно выговориться, чтобы передвинуть «маловероятное, но возможное» в раздел «невероятное». Наверное, какое-то время будет больно, но это самый простой способ. Спасибо за понимание.

Фейлон покачал головой. – После всего, что вы для меня сделали? Как я мог сделать для вас меньше? И к тому же. Я сам прошел через то же самое. Я понимаю лучше, чем вы можете себе представить.

Он наклонился на сиденье так, что волосы соскользнули с плеч на грудь, и взял руку Хамады в свою. – Макото. Вы чудесный человек. Вокруг множество мужчин, которые только и мечтают полюбить такого, как вы. Вы скоро кого-нибудь найдете, и все это уйдет в прошлое, словно сон, – Фейлон сжал его ладонь. – А вот это – нет. Наша дружба – она настоящая, и она навсегда.

Хамада провел большим пальцем по побледневшим шрамам на руке Фейлона, вспоминая день, когда они там появились.

– Я и сам думаю, что, сложись все как-то иначе, я постоянно чувствовал бы дискомфорт. И эти шрамы, и другие, невидимые, будут всегда напоминать мне, что вы были моим пациентом. Я хочу, чтобы эта открытость между нами не исчезла. Помните? Секреты – для любовников, а не для доктора и пациента.

Фейлон кивнул. – А друзья где-то посередине.

Хамада улыбнулся и, выпустив руку Фейлона, отступил от машины и вежливо поклонился. – Спасибо за чудесный вечер.

Фейлон взглянул в ответ с такой мягкой теплотой, какой мало кто удостаивался, и Хамада знал это. – Спасибо вам, Макото. За все.

Фейлон выпрямился и откинул волосы назад. – И не забудьте позвать меня на ту лапшу, которой хотели меня накормить. Если уж маленькие зеленые человечки изрекают мудрые вещи, может, и от психиатра можно дождаться приличной лапши.

Хамада рассмеялся, и Фейлон, улыбнувшись, махнул шоферу, тот закрыл дверь и тронулся с места.

Хамада смотрел вслед машине, пока она не исчезла.

Я так и не был полностью честен в конце, но думаю, ты и сам это знаешь. Я люблю тебя, Фейлон, но ради нашей дружбы откажусь от любви. Я знаю, что попытка не принесла бы счастья ни тебе, ни мне. И спасибо тебе, мой друг, за то, что ты это понимаешь, за то, что ты понимаешь меня.

Он откинул волосы с глаз. Надо подстричься. От челки уже глаза слезятся.

К тому же он должен хорошо выглядеть, когда на этих выходных отправится на поиски второго по сексуальности, красоте, уму и остроумию гея в Токио. Он взглянул на свое отражение в стеклянной двери подъезда и ухмыльнулся. Или лучше сказать, третьего.

Он остановился и в ужасе уставился в глаза своему отражению. – О боже. Я выражаюсь, как Асами.

Он засмеялся, поклялся отныне перенимать отношение к жизни только у Такабы и направился к себе в квартиру. Необходимо начинать искать. Он заключил со своим другом пари и проигрывать не собирался. Он должен найти самую вкусную лапшу в городе.